Восточный горизонт был охвачен багровым пламенем. Скоро взойдет солнце. На небе — ни облачка. Под ногами, на траве, играет роса — значит день предстоит жаркий. Фашистским самолетам в такую ясную погоду было бы особенно вольготно, но теперь и у нас есть крылатые друзья, безнаказанно летать им не дадут.

Самолеты прибыли к нам вчера после полудня. Их было не так много, но они уже успели оказать нам неоценимую услугу: разведали места дислокации противника, по некоторым объектам нанесли мощные бомбовые удары. За полдня наши самолеты сбили 12 вражеских бомбардировщиков и 3 истребителя. На наблюдательном пункте до темноты не умолкали позывные: «Чайка, Чайка… Я — Выдра…», посылаемые в эфир командиром 129-го истребительного полка 17-й воздушной армии Владимиром Ивановичем Бобровым. Дебют летчиков был жарким…

Бой начался, как обычно, с артиллерийской и авиационной подготовки. Окрестности разъезда Крейда, деревень Ястребово, Севрюково и Ведовское снова превратились в кромешный ад. Столбы вздыбленной земли, облака пыли, черный дым опять охватили всю округу. И вслед за этим, как всегда, на поле вышли танки.

Начальник отдела разведки майор Воронцов позвонил на наблюдательный пункт генерала Морозова и предупредил, что на его дивизию наступает 100 танков и два пехотных полка. Я тем временем подозвал к телефону командира артиллерийского полка, расположенного недалеко от наблюдательного пункта, подполковника И. В. Багущевича и приказал открыть огонь по противнику, наступающему на разъезд Крейда. Одновременно было приказано командиру полка «катюш» полковнику Чумакову дать залп в этом направлении. Наступление машин со свастикой на бортах было встречено огнем дивизии капитана Сушицкого и пушками 30-й противотанковой бригады.

Враг продолжал наступление. Вот уже головные машины поднялись на вершину холма, отделяющего нашу переднюю линию от вражеского плацдарма. В эту минуту во всю мощь «заговорила» артиллерия, а в небе показались вызванные нами штурмовики. И тут танки остановились, пехота залегла.

Генерал Морозов попросил разрешения пойти тем временем в контратаку и добавил:

— Надо бы еще раз взять под обстрел район разъезда.

После пятиминутного артналета батальоны капитанов Заводского, Антипова и Яркова поднялись в атаку. Стремительный бросок гвардейцев, сопровождаемый мощным кличем «Ура!» отбросил врага на его прежние позиции. На поле боя остались догорать 12 подбитых танков и нашли свою могилу около десятка фашистов.

Однако фортуна не всегда улыбалась нам. Наступающие со стороны деревни Генераловка 100 немецких танков и одна пехотная дивизия, прорвав оборону 209-го полка 73-й дивизии, заняли Беловское. Затем эта сила, повернув на запад, пыталась соединиться с войсками Михайловского плацдарма. Этому помешал огонь 238-го полка и учебного батальона дивизии Морозова.

К полудню немцы снова перешли в наступление. На этот раз их основной удар направлялся в сторону деревень Ястребово и Севрюково. В три часа дня фашисты заняли Ястребово и вплотную подошли к Севрюкову.

Южнее они подступили к лесу в районе Батрацкой Дачи и к 6 часам вечера заняли усадьбу Соловьевского совхоза. После этого они взяли под обстрел противоположный лес. А там располагались штабы корпуса и дивизий, а также наши тыловые части. Поэтому я распорядился с наступлением темноты перебраться всем им в леса, раскинувшиеся за рекой Корень.

Итак, можно ли назвать все это успешным наступлением противника? Навряд ли. Вражеские бомбы и снаряды перепахали, перевернули всю землю, в бой подключилось более 300 их танков и 5 пехотных дивизий. И такая громадная сила за весь день продвинулась вперед не более чем на пять километров. Нет, такими результатами хвалиться было нельзя. И немцы, видимо, это понимали и сами.

В ту ночь разведчики полковника Козака привели «языка». Пленный обер-ефрейтор был из 58-го саперного батальона 7-й танковой дивизии. Он рассказал нам следующее: «7-я танковая дивизия переправилась через Северный Донец в районе села Пушкарное. Перед наступлением в дивизии было 200 танков, из которых 50 — «тигры», остальные — «Т-IV». Между 5 и 7 июля, за время боев, дивизия потеряла половину машин и более половины людей. Настроение солдат и офицеров резко снизилось».

Еще бы! Понести такие потери и оставаться в хорошем настроении! Немецкое командование не имеет чувства жалости к солдатам, даже к своим. Для гитлеровских генералов солдаты являлись скотом, отправляемым на бойню. Во всяком случае разницы они не видели. Одна из главных причин их поражений, как мне кажется, заключалась именно в скотском обращении со своими солдатами. Они смотрели на рядовых солдат как на бездушный механизм, призванный исполнять приказ командира. У солдат, по их мнению, не должно быть своего мнения, своих мыслей, ибо за него уже подумали и все решили фюрер и его генералы.

И нужно сказать, что в дрессировке солдат (не в воспитании и обучении, а именно в дрессировке, подобно тому, как в цирке дрессируют животных) фашисты добились немалого. Например, за всю войну не было такого случая, чтобы немецкий солдат ослушался своего командира. Он шел туда, куда указывали, ел то, что давали. Мне он напоминал птицу с подрезанными крыльями, которую при мне когда-то подбрасывали к небу, чтобы она летела. Бедняжка пыталась это сделать, но тщетно. Немецкого солдата в бой вводили — сам он не шел. Стрелять заставляли — сам он не смел. Он знал, что инициатива — не его дело. Разве такой солдат не напоминает птицу с подрезанными крыльями?

Принцип же нашего воспитания, отношение к воину был совсем другой. Наше государство с момента возникновения выдвинуло лозунг о бережней отношении к человеку — самому ценному капиталу на земле. Будь то во время обороны или в период наступления, мы всегда исходили из этих гуманных принципов. Поэтому-то солдат и верил нам, командирам; уважал нас и наши распоряжения выполнял точно, ибо знал, что во имя Родины такое приказание он дал бы и сам. Что наиболее присущее нашему воину — это взаимное доверие и поддержка. Солдат верил нам — мы солдату. Поэтому я считаю естественным, если солдат порой отступает, иногда чего-то побаивается, обдумывает задание, прежде чем пойти на его выполнение. Стало быть, думается мне, без отступления, без маневра было невозможно. Если у него появились сомнения, должно быть, не без оснований. Если призадумался, значит, будет при исполнении приказа и солдатская смекалка, и сноровка.

Вот и сегодня, например, можно было бы дать категорическое приказание 94-й дивизии, которая еще была на марше, вступить в бой с противником и во что бы то ни стало отбить у него населенные пункты Беловское и Ястребове. Да, видимо, эти села уже сейчас были бы в наших руках, зато многих сотен из своих товарищей мы не досчитались бы. Поэтому я и распорядился, чтобы полки 94-й дивизии расположились на заранее подготовленных оборонительных укреплениях. Согласился я и с тем, что части полковника Козака отошли и закрепились на новых рубежах. Все это позволило сохранить живую силу и технику, доверенную Родиной. Сохранить и в удобный момент нанести этой силой сокрушительный удар по изможденному врагу.